Возврат

 

Важные лакуны в корпусе современного

методологического знания

А.Крушанов

 

 

            Намеченное введение нового курса для аспирантов «История и философия науки» резко усиливает требования к системности и полноте наработанного  методологического знания. Мне думается, что при подготовке соответствующих курсов и учебников, а также при последующей методологической работе,  важно полномасштабно учесть следующие три круга представлений:

1.      Целесообразно дополнить классическую модель динамики научного познания (прежде всего Т.Куна) таким важным элементом, как представление о «ситуациях предстандарта»[1].

Эта новая методологическая конструкция позволяет явным образом зафиксировать тот факт, что существует закономерная изменяемость во взаимоотношении между содержательным планом научного знания и его планом выражения, между концептуальным содержанием области научного знания и используемой номенклатурой – знаковыми конструктами.

Если говорить об обычной практике исследовательской работы, то научное сообщество в любой области научного знания, как правило, следует простому общему правилу, не вызывающему сомнения своей разумностью: каждое новое понятие должно закрепляться  и выражаться с помощью одного соответствующего термина (одного знакового конструкта). Именно это правило и позволяет поддерживать  в обычной исследовательской деятельности простоту и порядок - изоморфизм содержательного и терминологического планов научного знания (т.е. их взаимнооднозначное соответствие).  И именно в силу распространенности такого удобного режима работы, проблемы использования номенклатуры для исследователей, как правило, не существует.  Как следствие, - для классических моделей динамики научного знания  проблемы языка науки также не существует (этого нет ни у Поппера, ни у Куна, ни у Лакатоша, ни у других известных методологов).

Я, конечно же, не утверждаю, что языком науки классическая методология не занималась вообще. Я утверждаю следующее: в историческом становлении и развитии любой области научного знания со временем обязательно наступает этап, на котором вместо привычного занятия концептуальными построениями (чему собственно и обучены исследователи), необходимо специально заниматься унификацией и стандартизацией сложившегося стихийно терминологического аппарата. Однако в распространенных и широко изучаемых моделях развития научного знания это важное обстоятельство никак не зафиксировано и не проанализировано, что делает их существенно неполными. Отсюда совсем не случайно, что в нынешних изданиях по истории науки можно найти достаточно емкое изложение истории научных идей и концепций, но … в «бестелесном» варианте, т.е. без какой-либо информации о том, как появились фиксирующие их термины.

Такие периодически возникающие в ходе развития научного познания ситуации я и выделил как «ситуации предстандарта». В общем виде их можно определить следующим образом:

Ситуация предстандарта – это

-         состояние интенсивно развивающейся познавательной деятельности,

-         связанное с активной аккумуляцией всего знания, накопленного об исследуемом явлении или объекте,

-         причем, это состояние, которое непосредственно предшествует формированию новой концепции (отчетливо представляющей основные свойства изучаемого круга явлений),

-         и при этом характеризуется обострением проблемы выработки понятийно-терминологических приоритетов – «стандартов», призванных внести согласованность в коллективно выполняемые исследования.

К классическим и очень показательным  историческим примерам разрешения ситуаций предстандарта можно отнести:

-         выстраивание удобной номенклатуры для рождающейся рациональной биологии К. Линнеем;

-         создание согласованной номенклатуры для рождающейся рациональной химии Антуаном Лавуазье и группой его единомышленников.

Для большей наглядности приведу типичное описание одной реальной ситуации предстандарта:

 “Химики флогистического периода получили от своих предшественников - алхимиков и иатрохимиков - не только богатый запас фактических сведений о различных веществах, но и великое множество названий для их обозначения. Эти названия были длинны, трудны для запоминания и неудобны для произношения; одно и то же вещество имело по нескольку названий. Флогистики также немало способствовали этому номенклатурному хаосу. Например, во времена Лавуазье для сульфата меди существовало четыре названия, для карбоната магния - десять и для углекислого газа - двенадцать. Никакой системы в химической номенклатуре не было. Разобраться во всей этой путанице становилось все более и более трудным. Единичные попытки улучшить положение не давали ощутимых результатов”[2]. В конечном счете группе химиков все же удалось успешно разрешить эту проблему, при этом было подчеркнуто: “Нас упрекали, когда мы опубликовали наш “Опыт химической номенклатуры”, в том, что мы изменяем язык, на котором говорили наши учителя, создавшие ему его славу и оставившие его нам в наследие; но упрекавшие нас забыли, что не кто иной, как Бергман и Макер, сами требовали этой реформы. Ученый упсальский профессор Бергман писал Морво в последний период своей жизни: “Не щадите ни одного неправильного названия: знающие всегда поймут, незнающие же прислушаются тем скорее”. “[3].

            Сразу  же хочу подчеркнуть, что ситуации предстандарта представляют не только исторический интерес. Они наблюдаются и сегодня, например, в политологии,  психологии, геологии, в других науках. Причем очень заметно, что отсутствие понимания специфики таких ситуаций очень мешает исследователям, - они упорно продолжают делать все новые попытки двигаться вперед, ничего не меняя, даже при понимании, что процесс движения существенно затруднен и замедлен неряшливостью стихийно сложившейся номенклатуры. Анализ показывает, что исследователей стоит специально обучать распознаванию ситуаций предстандарта, чтобы они делали это своевременно и  переключались на целенаправленное исправление сложившегося положения. Такое «отвлечение» необходимо рассматривать как нормальный, хотя и специфический этап исследовательской деятельности, который надо попробовать пройти самостоятельно, не дожидаясь, пока ситуация каким-то образом рассосется сама по себе. Правда, в этом случае от исследователя потребуется определенная смелость и волевое усилие, например, для элиминации введенных кем-то из коллег не очень удачных или не очень важных для дела терминов. Подобного рода барьеры, конечно же, легче преодолевать при осознании, что в истории научного познания они уже преодолевались многократно и с большой пользой как для науки, так и для самих исследователей.

2.      Как ни странно, но серьезным пробелом классической методологии приходится признать отсутствие внятных представлений о том, что такое «отдельная наука», как большой автономный массив научного знания, который подразумевается, например,  в работах по классификации наук.

В целом это понятно. Ведь в XX в. основным и важным объектом методологического анализа выступала «теория» как в принципе любая в той или иной степени связная совокупность или система знания, описывающая и объясняющая некоторый достаточно масштабный  круг явлений. Изучение теорий (своеобразных первичных ячеек Большой науки) оказалось очень не простым, но плодотворным делом. В результате появился цикл классических работ, в том числе описывающих особенности процесса смены теорий. Можно, видимо, даже без особого преувеличения заявить, что современная методология просто выросла из изучения теорий в их функционировании, становлении и развитии. Но теперь кажется важным продвинуться дальше и привлечь внимание коллег к следующему значимому феномену научной жизни, который, несмотря на частое практическое упоминание исследователями, пока так и не стал объектом систематического и специального методологического анализа, так что фактически до сих пор выступает своеобразным «знакомым незнакомцем». Я имею в виду такую когнитивную единицу, как «отдельная наука», рассматриваемая в качестве некоторого автономного и целостного массива научного знания.

Неразработанность и недостаточная изученность этого феномена научной жизни проявляется уже в том, что ныне термин «наука» фигурирует преимущественно в довольно специальном смысловом варианте - для обозначения особой формы познавательного отношения к миру в противопоставлении другим формам общественного сознания (философии,  религии, мифологии и др.). Оно бы и пусть себе, но сложившаяся таким образом практика  оперирования термином «наука», к сожалению, затеняет тот факт, что этим же термином фиксируется и другой смысл: «наука» как целая подсистема Большой науки. На мой взгляд, сегодня методология подошла к этапу, на котором «наука» в смысле большого корпуса научного знания, связанного единством предмета, может и должна стать важным, интересным и благодатным источником дальнейшего развития методологии.

Основная работа, как представляется, еще впереди, но для инициирования обсуждения заявленной темы я все же приведу несколько признаков, которые, по моей оценке, характерны именно для корпуса научного знания «наука»:

1. Для самоопределения отдельной науки важно вскрытие однородности в некотором довольно обширном массиве явлений. Собственно, открытие некоторой неучитываемой прежде однородности в массиве изучаемых явлений можно считать отправным моментом, инициирующим всю последующую работу по формированию новой науки. Так, биология появилась относительно поздно, лишь после того, как была выявлена общность в том, чем прежде занимались отдельно ботаника и «физиология» (ныне зоология). В развитых случаях в полном корпусе науки может даже выделится специальная автономная подсистема, описывающая общие свойства изучаемой области явлений, т.е. характерную для нее однородность. Так, например, в корпусе биологии оказалось возможным наряду со специализированными зоологией и ботаникой выделить свод обобщенных знаний, отнесенный к компетенции «общей биологии».

2. О наличии науки кажется уместным говорить в том случае, когда имеется массив научного знания, который включает в себя несколько теорий (типичный пример – физика). То есть, если быть последовательным, то, мне кажется,  «теорию» и «науку» вполне корректно развести с помощью придания «науке» более высокого ранга ( для меня  - «наука» - это система знания, охватывающая больший круг явлений, чем отдельные теории данной науки. Оговариваю это положение специально, т.к. похоже, что довольно часто эти два обсуждаемых термина «гуляют» как равнозначные. В этой связи стоит также заметить, что законы данной науки, как представляется, рождаются еще на этапе рождения ее основных теорий, поэтому наличие таких законов,  не может служить критерием выделения именно отдельной науки, а не теории.

2. Рождению науки предшествует появление той или иной систематики (классификации) изучаемых объектов. Этот этап проходила даже физика, которая лишь в XVIII в. стала объединять набор разделов, вполне типичный и для современной физики. Этап создания систематики явно просматривается в процессе рождения рациональной химии (уже отмечавшиеся работы А.Лавуазье), при формировании  биологии  (как уже говорилось, биология во многом состоялась благодаря систематике К.Линнея).

Отмечу, что обычно именно вопросы систематики предметного поля рождающейся науки приходится решать одновременно с выработкой средств ухода от ситуации предстандарта. Подобная ситуация складывается в каждой отдельной исследовательской области стихийно, и возникает как результат естественной для систематиков аккумуляции знания из многих доступных источников. Подобная аккумуляция знания в конце концов и позволяет обнаружить, что в целом творцами соответствующего знания создана очень неудобная (неоднозначная и несогласованная) номенклатура рождающейся науки. Выяснив это, исследователи-основоположники формирующейся науки вынуждены заняться специальным разрешением ситуации предстандарта с помощью целенаправленной разработки удобного и однозначного понятийно-терминологического аппарата рождающейся науки, как это в свое время пришлось делать и Лавуазье, и Линнею и другим систематикам.

3. Разумеется, каждая отдельная наука со временем обрастает свойствами нормальной «дисциплины», которые также позволяют этой науке обособиться от всего остального массива накопленного цивилизацией научного знания. В этом случае у науки появляются такие дисциплинарные свойства, как: появление соответствующих учебных курсов, профессиональных журналов и учебников, профессионального сообщества.

В целом, как уже говорилось, приведенные замечания носят пока лишь предварительный характер, но я надеюсь, что их набор позволяет сориентироваться в затронутой проблеме и задает основу для разворачивания последующей методичной разработки этой проблемы, что было бы очень желательно, в том числе для более внятного выстраивания нового курса для аспирантов ( и в концептуальной , и в исторической  его частях).

3.      Интересной и пока  мало разработанной проблемой выступает проблема иерархического строения научного знания

Конечно, один из возможных и интересных подходов к моделированию иерархии теоретического знания намечен у В.С.Степина в форме выделения иерархии «теоретических схем» (частные  – фундаментальные), но, насколько мне известно, этот подход не получил систематического развития даже у автора. Кроме того, на мой взгляд, возможен и иной подход, рассматривающий постепенное наращивание научного знания на основе развития исходной «теоретической идеи».

 

            Материалы наук, к которым мне приходится обращаться чаще всего, убеждают, что, действительно, в исследовательской практике наблюдается создание иерархизированного (по степени общности)  знания, причем  формирование иерархической структуры научного знания происходит в виде последовательного разворачивания некоторой “исходной идеи” (“понятия”), - первоначально до уровня “концепции”, которая со временем в свою очередь трансформируется в “теорию”и т.д.. Поскольку это очень важный и типичный процесс, выразим его вполне определенным и явным образом.

            Под идеей я понимаю генетически первичную форму представления сущности изучаемого круга явлений. Фактически возникновение идеи выражается в формировании понятия о какой-то неисследованной реалии и в конституировании в познавательной деятельности специального выражающего данное понятие термина, который маркирует осмысливаемую сущность и тем самым выделяет для познания новую “точку роста”. Например, в науке XVIII в. постепенно распространяется представление о том, что виды не оставались неизменными в истории Земли, а могли “трансформироваться” и переходить друг в друга. Из-за малой разработанности такого взгляда на природу, соответствующие “мысли облекались подчас в фантастическую форму. Так, де Майе был уверен в возможности превращения рыбы в птицу по аналогии с превращением гусеницы в бабочку”[4].

            Формирование идеи - это только первый этап в познании некоторой новой сущности. В случае продуктивности идеи начинается процесс ее детализации, уточнения, разворачивания в более содержательное целое. Постепенно идея трансформируется в “концепцию”. Под концепцией я понимаю форма отображения изучаемой сущности, которая представляет собой первичную конкретизацию исходной основополагающей идеи. В результате вырабатывается совокупность утверждений, в явном виде характеризующих основные особенности отражаемой сущности, учитывающих главные разновидности ее проявления. Исходный образ становится дифференцированным, наполненным определенными подробностями, задаваемыми вполне явным образом.

            Концептуальное взросление науки требует определенного времени и выглядит как последовательное приближение к систематической концепции, которая только и способна стать фундаментом для дальнейшего продвижения вперед. Скажем, первая отчетливая и детализированная концепция эволюции живой природы была создана Ж.Б.Ламарком. В ходе ее выработки были развиты представления о систематике живых организмов, выдвинуты конкретные идеи о механизмах эволюционных преобразований (прежде всего признание внутреннего стремления организмов к прогрессу и положение о прямом наследовании потомками приобретенных при жизни родителей благоприятных изменений). Однако реальной зрелой научной концепцией, сформировавшей основу дальнейшего развития эволюционных взглядов, стало появившееся позже  учение Ч.Дарвина, в котором был точно и доказательно представлен механизм эволюции, формулируемый с помощью трех ключевых понятий: “изменчивость”, “наследование”, “отбор”.

            Необходимо отметить, что на практике этот этап разворачивания теоретического знания терминологически довольно мощно задублирован. Так, говоря о теоретическом знании, принявшем форму концепции, его параллельно характеризуют как   “описательную теорию”, “теорию в общем смысле”, “учение”, “доктрину”, “теоретическую схему”, “воззрение”, “идеологию”, “философию”, “аксиоматику”, “объяснительную схему”, “концептуальное ядро”, “парадигму” и т.д. Если же речь идет об основных составляющих содержания концепций, то они обычно обозначаются такими терминами, как “принципы”, “постулаты”, “начала”, “законы”, “каноны”, “аксиомы”, “нормы”, “правила”, “догмы”, “положения” и т.п.

            При всем при том, что в каждом из приведенных терминов можно найти определенную специфику, в генезисе знания они выступают на равных, описывая именно результат первичной конкретизации некоторой исходной познавательной идеи. В этом смысле “Философия зоологии” Ламарка представляется вполне соразмерной по рангу с “Диалогом о двух главнейших системах мира - птолемеевой и коперниковой” Галилея, - и тот и другой труды излагают определенные системы взглядов, которые можно квалифицировать как концепции. Кстати, этот же ранг теоретической проработанности некоторой области науки часто фиксируется с помощью использования в ее названии окончания “-изм” (“эволюционизм”, “катастрофизм” и т.п.).

            Следующим, более высоким уровнем развития науки является создание теории, т.е. целостной системы знания, построенной на основе получения многочисленных разноранговых следствий из исходных концептуальных утверждений по принятым в науке правилам вывода. Так, в в ходе созревания науки рождаются теоретические системы с явно выраженной иерархией, многоярусностью, что принято характеризовать как создание развитой теории или собственно “теории”. Если вновь вернуться к идее эволюции, то такое ее наполнение осуществилось в 20-е - 40-е годы XX в., когда произошло формирование “синтетической теории эволюции”. Учение (концепция) Дарвина обрела многообразные развития и детализации. Например,  исходное недифференцированное понятие прогресса оказалось подразделенным на целый ряд вполне характерных разновидностей. Состоялось насыщение эволюционных воззрений идеями и данными генетики и экологии. Все это и вело к тому, что исходное знание о процессах эволюционных преобразований постепенно трансформировалось в очень мощное знание с очень развернутым и систематичным содержанием, которое обычно и выделяют как “теорию”.

            Важно подчеркнуть, что создание теории не отбрасывает ее стержневой исходной идеи и выработанной в развитие этой идеи концепции. Они естественным образом сохраняются, задавая собственно “ядро” теории, обрастающее многообразием выводного знания. Как отмечается в этой связи, “теория - это другое (противоположное) определение научного понятия (речь идет об основном понятии данной теоретической системы)”[5], “научное понятие того или другого предмета (скажем, понятие механического движения) так же, как и теория, только очень сжато, конденсированно, воспроизводит сущность этого предмета ... Правда, в понятии по сравнению с теорией нет одного очень важного момента: нет, если так можно выразиться, схемы реализации этой сущности ...”[6]. И еще: “Теория представляет собой систему фактов, развитую из идеи о сущности предмета”[7].

            К сожалению, при анализе теорий отправные идеи и концепции часто оставляют как бы “в тени”, не фиксируя как самостоятельные ярусы развитой теоретической системы. На самом же деле они не исчезают и входят в теорию в виде фундаментальных первичных компонентов, выражающих  этапы генезиса теории. В подобном случае, правда, исходные идеи часто выражаются несколько иным образом, скажем, как основной “постулат”, “понятие”, “догма”,   “принцип”,   “канон”,   “начало”   и т.п. Сформировавшаяся изначально идея, а позже и концепция, в ходе развития науки уточняются, конкретизируются, обрастая деталями, выделяя при этом характерную содержательность именно данного типа исследований и данной области науки. Это обстоятельство зачастую прямо фиксируется в названии получающейся теоретической системы. Скажем, когда упоминают теорию развития, то подразумевают дифференцированное представление исходной идеи о необходимости отдельного рассмотрения специального типа изменений, получивших название “процессы развития”.

            Интересно, что образ преобразования исходной идеи некоторой сущности в панорамную объемную картину оказывается весьма универсальным и характерным не только для научно-теоретической деятельности. В нем угадывается явная параллель с тем, что происходит, например, в проективном творчестве. В подобного рода процессах отмечается сходная этапность, т.е. последовательный переход от формирования первичной идеи (инженерной, художественной, правовой и т.д.)  к ее дальнейшему разворачиванию в виде более полного эскизного образа,  впоследствии детализируемого и уточняемого до уровней, скажем, технического и рабочего проектов. Соответственно естественны высказывания “о становлении научно-проектного знания как о процессе развертывания идеи артефакта, этапами которого в мышлении являются формирование и функционирование систем теоретических конструктов различной степени общности, а на стыке познания и практики - реализация праксеологических программ”[8].

Иначе говоря, “философия” построения теории какого-либо объекта - это в значительной мере аналог известной всем проектировщикам “идеологии” изучения “черных ящиков”, т.е. объектов с неизвестным внутренним содержанием. В будущем было бы полезно проследить эти параллели более пристально. Попутно замечу, что проективная деятельность вносит свой вклад в дублирование терминологического инструментария, так что в качестве аналогов научных “концепций” в других видах познавательной деятельности появляются такие обороты, как: “рамочное соглашение”, “пилотный проект” и др.